Перевод Евгения Витковского

Поезд-экспресс

Трансъевропейский, на Запад с Востока
Рвется железнодорожный мотив.
Может быть, счастье уже недалеко?
В рай не увозит ли локомотив?
Тратататата — грохочут колеса,
Поезд, как зверь, зарычал у откоса,
Дым, словно хвост, за собой поволок, —
Третий звонок, паровозный гудок.

В окнах картины сменяют картины,
Из-под колес убегает земля,
Мимо проносится горы, долины
Новые радости в жизни суля.
Солнце с луной чередуется в небе,
Путникам выпадет радостный жребий, —
Вечер придет — до утра подожди:
Всё, что задумано, — всё впереди.

Сумерки тихо струятся над миром,
Вот и Венера взошла в небеса.
Скоро прощаться пора пассажирам.
О, погодите еще полчаса:
Дамы, ученые, принцы, банкиры,
Платья, костюмы, сутаны, мундиры,
«Высшее общество», томный поэт,
Дети в расцвете младенческих лет.

Темень, как демон, легла на просторы,
В поезде газовый свет засиял, —
Трататата, затрещали рессоры,
Заверещал запоздалый сигнал, —
Трататата, увидать за углом бы
Смерть, что стоит возле тлеющей бомбы!
Стойстойстойстойстойстойстойстойстойстой—
В поезд врезается поезд другой.

Утром на рельсах — осколки, обрывки,
Кости, раздробленные на куски,
Акции, шпоры, щипцы для завивки,
Зонтики, шляпы, часы, кошельки,
Деньги, поэма «Небесные звуки»,
Кольца, симфония «Нежные муки»,
Кукла, в упряжке из тонких ремней
Маленький ослик, пристегнутый к ней.

Новая железная дорога

Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном.
Кто сотрясает стены саркофага?
Кто взламывает крышку? Страшный суд?
Вульгарный сброд, отродья крепостные,
С меня срывают голубую ленту,
Срывают ленту ордена Слона!
Портрет миниатюрный, Фридрих Пятый,
Законный мой король и господин
Написан кистью по слоновой кости —
Портрет монархом лично мне подарен!
Разбой! Грабеж! Мерзавцы! Подлецы!»

Железную дорогу землекопы
Сооружают, и могильный склеп,
Конечно, подлежит уничтоженью.
Рабочие над черепом хохочут.
Один из них отнес портрет в подарок
Рябой и рыжей девке из барака,
Которая торгует скверным шнапсом,
Которая заявится на танцы,
Портрет, как украшенье, нацепив.

Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогает. Полупьяный парень
Его забросил в кузов вагонетки,
Которая катается по рельсам.
Потом его швыряют, словно меч.

Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогает. Бросили его,
Намаявшись, к подохшей кошке в мусор.

Бушует череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогло. Его перекричал,
Спеша по рельсам, первый паровоз.

На вокзале

По городу огромному блуждая,
На отдаленный маленький вокзал
Я выбрался. В соседний городок
Людей везут отсюда поезда —
Мужчин, весь день стоявших за прилавком,
Трудившихся в конторах — и теперь
Мечтающих в кругу семьи стряхнуть
На время пыль своих дневных трудов.

Заканчивался знойный летний день.
Уже смеркалось. Месяц молодой,
Прокравшись боком, встал, как запятая,
Как раз меж двух нагруженных вагонов.
На западе вечерний небосклон
Еще бледнел в молочно-желтых красках.
На фоне неба четко выделялись
Громады фабрик, заслонивших свет.
Из труб валил густой, тяжелый дым —
Всходя сначала прямо вверх, затем,
Как будто сломленный, куда-то вправо,
Поддавшись ветру, плыл горизонтально.

В разрывах дыма, словно очаги,
Пылавшие спокойно, не мерцая,
Виднелись клочья синего покрова.
Из города летел далекий ропот,
Такой знакомый с той поры, когда
Мы, немцы, залегли вокруг Парижа,
В котором клокотал пожар Коммуны,
И слушали такой же точно гул.
Мне вспомнился тот день — и, как тогда,
Опять возник на дымных небесах
Сверкающий надраенной латунью
Юпитер — высоко над шумным миром.
И нынче, как тогда: на небесах
Стоял Юпитер — он один из всех
Светил небесных виден был, взиравший
На вечную земную суету.
И, словно бы невольно, про себя
Я прошептал: «Двадцатое столетье».
И стихло всё в душе. Последний поезд
Уже стоял готовый, ожидая
Последних утомленных пассажиров.
И железнодорожник в красной шапке
Сигнал к отправке дал, промчавшись мимо,
И всё. На небесах стоял Юпитер,
Горели тускло синие огни,
И смутный гул из города летел.

Бродвей в Нью-Йорке

На улицу, что с запада ведет
К востоку и опять спешит на запад,
Я вышел. Здесь богатства всей земли
В гигантскую артерию Нью-Йорка
Вливаются и уплывают прочь.
Здесь смешивалось множество народов,
Но чаще всех заметен был в толпе
Неутомимый янки — он спешил,
Глазами и походкой выражая
Одну святую жажду — делать деньги.
Тогда меня постиг внезапный страх,
Я посмотрел кругом, ища опору, —
И вот нежданно, меж толчков и брани,
Передо мною милый образ встал.
Как будто вдалеке от городов,
От всех поселков и больших дорог,
Наш одинокий дом в полях затерян,
В лесах, в лугах, и рядом — старый сад.
Лучи бросало солнце на тропинку,
И май блистал среди лесных дерев.
Ты рядом шла, твоя рука в моей
Лежала, — и тропой на лесосеку
Мы вышли наконец, — пейзаж молчал,
Лишь тихтй звон летел издалека.
И ласково кругом тянулись тени,
И нежно целовал твои глаза
Листвой зеленый бук…

Мы вечером опять пересекли
Весь парк, — мы соловья искали в нем
(Ты обязательно хотела слышать,
Как он поет), — ты голову склонила
Мне на плечо, увидевши в испуге,
Как мраморный сатир из темной чащи
На нас взглянул; и лишь тогда, внезапно,
На яблоне так страстно засвистал
Король певцов, — прекраснейшие песни
Он возносил бесстыдному божку.
Огромное, неведомое счастье
В сердца проникло к нам — и над землей
Покой простерся… Пламенели звезды,
И были тишина, весна и ночь.

Чёртовы заботы

Был граф богач и самодур,
Он драл с крестьян по десять шкур —
И влип в лихое дело.
Я помню бабушкин рассказ.
Она внучат в вечерний час
Поразвлекать умела.

Являли гордость и красу
Дубы в помещичьем лесу.
Один — являл сугубо:
Он был по толщине таков,
Что шесть здоровых мужиков
Не обхватили б дуба.

И вот помещик как-то раз
Дает крестьянину наказ,
Понятный и короткий:
«Пойди-ка к дубу, ну а там
За час его сруби к чертям,
Не то пойдешь под плетки».

Узнав про эдакий оброк,
Крестьянин возопил, что в срок
Не выполнить такое!
На все помещику плевать —
То ль почивать, то ль пировать
Ушел в свои покои.

Бедняк в лесу дрожит, один,
Но кто сей грозный господин,
Откуда он, о Небо?
«Чьего я зрю в тебе слугу?» —
«Я вырвать с корнем дуб могу,
Уж если в том потреба».

Листву зарницы обожгли,
Повержен дуб, лежит в пыли;
Поблизости готова
Телега с тройкой черных кляч —
«А ну-ка прямо к графу, вскачь, —
Пусть крепко держит слово!»

Три клячи потащили воз,
Топча копытами навоз,
Дорога долго длится,
Тяжел, видать, свистящий кнут,
И нравом сам изрядно крут
Загадочный возница.

Поводья в левой сжал руке,
Кнут — в правом, страшном кулаке, —
Но вид у пальцев странен:
Из них — убей Господь меня! —
Струятся капельки огня;
Дрожмя дрожит крестьянин.

За голову схватился граф,
Телегу с дубом увидав:
«Ведь мой, и не иначе!
Да кто ж его сюда припер?
Кто прикатил его во двор?
Кто возчик, что за клячи?»

И молвил возчик: «Цыц, подлец!
Конь посредине — твой отец,
А поправей который —
Твой дед, а слева — прадед твой,
Вот так-то платят головой
Все трое, живодеры.

А сам я — черт, имей в виду!
Тебя, мерзавца, в пекле жду:
Как явишься — с разбегу
Начнешь работать на меня, —
Как славно будет четверня
Таскать мою телегу!»

Оригинал находится в общественном достоянии

Сopyright © Евгений Витковский, перевод.

Текст по изданию:
Вечный слушатель: Семь столетий поэзии в переводах Евгения Витковского. Т.1. М., 2013. С. 493–500.
Публикуется с разрешения переводчика