Перевод Александра Николаева

СЕБАСТЬЯН В ГРЁЗАХ

Детство

Весь в гроздьях куст бузины; мирно жило детство
В синей пещере. Над заросшей тропой,
Где ныне буроватая шелестит трава,
Задумчивые тихие сучья; шум листвы

Не громче, чем пенье воды голубой в скале.
Нежен жалобный зов дрозда Пастух
Молча идет вслед солнцу, что катится с осеннего холма

Голубой взор — еще более, чем душа.
Из нагорного леса показался пугливый зверь, и мирно
Покоятся в долине старые колокола и сумрачные деревушки

Все более святое постигаешь ты значенье темных лет,
Прохладу и осень в одиноких комнатах;
И в священной лазури отдаются светящиеся шаги.

Тихо звенит открытое окно; до слез
Доводит вид запустелого кладбища на холме,
Напоминание о рассказанных легендах; но иной раз яснеет дуй»,
Когда думает о довольных людях, о темно-золотых весенних днях.

Песня часов

Темными взорами глядят влюбленные,
Золотистые, сияющие. В застывшем мраке
Обнимаются истощенные, истосковавшиеся бедняги.

Пурпурно разбиты уста благословенных. В круглых глазах
Отражается темное золото весенних ранних вечеров,
Опушка и черные дебри леса, вечерние страхи в зеленых чащах;
Быть может, несказанный птичий полет, нерожденного
Тропа к сумрачным деревням, одиноким летам,
И из распавшейся лазури выступает порой Отжившее.

Нежно шумят желтые нивы.
Жестока жизнь, и стальные взлетают и падают косы селян.
Ладит мощные балки плотник.

В пурпур окрашена земля осенью; монашеский дух
Бродит сквозь ясные дни; поспел виноград,
И празднично-торжествен воздух в просторных дворах.
Слаще пахнут пожелтевшие плоды; мягок смех
Довольных, музыка и танец в тенистых погребках;
В смеркающемся саду шаги и покой умершего мальчика.

В пути

Вечером они несли незнакомца в мертвецкую;
Запах дегтя; тихий шум (фасных платанов;
Темный полет галок; на площадь вышла стража.
Солнце на черную постель опустилось;
вновь возвращается тот прошедший вечер.
В соседней комнате играет сестра сонату Шуберта.
Тихо-тихо смех ее погружается в старый колодец,
Голубоватый, шумящий в сумраке. О, как стар наш род!
Кто-то шепчет в саду; Кто-то покинул эти черные небеса.
На комоде запах яблок. Бабушка зажигает золотые свечи.

О, как нежна осень! Тихо звенят шаги в старом парке
Под высокими деревьями. О, как строг гиацинтовый сумрака лик!
Синий ключ у твоих ног, таинственно алое молчанье твоих уст,
Затененных дремотой листвы, темным золотом увядших подсолнухов.
Твои веки тяжелеют от мака, тихо грезят на моем челе.
От нежных звонов грудь пробирает дрожь. Синее облака
Твой лик, на меня опустившийся в сумраке.

Пенье под гитару, звенящую в каком-то кабачке,
Там дикие кусты бузины, давно минувший ноябрьский вечер,
Знакомые шаги по сумеречным сходням, видны побуревшие балю,
Окно открытое, у которого оставлена последняя надежда, -
Так невыразимо все это, о боже, что падаешь, потрясенный.

О, как темна эта ночь! Пурпурное пламя
Гаснет на моих устах. В тишине
Замирает струн перебор в пугливой душе.
Так пусть голова, пьянея, клонится в сточную яму.

Себастьян в грезах

Для Адольфа Лооза

1

Мать несла малютку при белой луне,
В тени орехового дерева, старинной бузины,
Опьяненная соком мака, жалобной песней дрозда;
И тихо
Склонялся над ними, сострадая, бородатый лик
Из тьмы окна; и лежала негодная
Старая утварь
Предков; любовь и осенние грезы.

Так вот - темным был день года, печально детство.
Когда мальчик сошел к прохладным водам, серебряным рыбам.
Покой и лик;
Когда он камнем бросился от бешеных вороных,
В серой ночи его звезда взошла над ним.

Или когда он на матери стылых руках
Вечером шел по осеннему кладбищу у Святого Петра,
Нежный труп во мраке мертвецкой лежал,
И тот поднимал на него холодные веки.

Но он был маленькой птицей в голых ветвях,
Долгим звоном в ноябрьском вечере.
Покоем Отца, -
Когда спускался во сне по смеркающейся лестнице винтовой.

 

2

Покой души. Одинокий зимний вечер,
Темные фигуры пастухов у старого пруда;
Малютка в избе под соломой; о, как мягко
Погружался в черную горячку лик.
Священная ночь.

Или когда он на крепких руках отца
Тихо поднимался на сумрачную Голгофу
И в смеркающейся нише в скале
Голубой образ Человека шел сквозь свою легенду,
Из раны под сердцем бежала пурпурно кровь.
О, как тихо в темной душе поднимался крест!

Любовь; когда в глухих углах таял снег,
Голубой ветерок весело путался в старинной бузине,
Попадался в шатер орехового дерева;
И мальчику тихо являлся его розовый ангел.
Радость; когда в прохладных комнатах зазвучала соната вечера
На бурой балке деревянной
Голубой мотылек из серебряной куколки выполз.

О, близость смерти! На каменную ограду
Склонилась желтая голова, как у молчаливого ребенка,
Когда в том марте распалась луна.

3

Розовые пасхальные звоны под могильными сводами ночи,
И серебряные голоса звезд.
Чтобы в трепетах спало безумье темное со лба спящего.

О, как тих путь вниз по синей реке,
В мыслях о забвенном, туда, где в зеленых ветвях
Дрозд Нездешнее в погибель звал.

Или: когда он на костлявых руках старика
Вечером шел вдоль развалившейся городской стены,
И тот в черном покрывале нес розовое дитя,
В тени орехового дерева явился дух зла.

Ступать зажмурясь, на ощупь по зеленым ступеням лета.
О, как были нежны
Запустенье сада в бурной тишине осени.
Запах и унынье старой бузины,
Когда в тени Себастьяна серебряный голос ангела замер.

На болоте

Странник на черном ветру; нежно шепчет сухой тростник
В болотной тиши. Серое небо
Стая птиц перелетных
Рассекает над мрачными водами.

Мятеж В разрушенной хижине
Запустенья колышутся черные крылья.
На ветру вздыхают кривые березы.

Вечер в пустом кабачке. Путь к дому обвеян
Кроткой тоской пасущихся стад
Ночи явленье: выплывают жабы из серебряных вод.

Весной

Мягко пал от глухих шагов снег.
В тени дерева
Раскрываются розовые веки любящих глаз.

Вечно моряк внемлет темному зову
Ночи и звезд
И весла тихо плещут в такт.

Скоро зацветут у рухнувшей ограды
Фиалки,
Так тихо зазеленеет висок одинокого.

Вечер в Лансе

Странствие сквозь смеркающееся лето
Вдоль желтых пшеничных снопов. Под крашеным сводом.
Где ласточка то влетает, то вылетает, пили мы огненное вино.

Прекрасно: о, уныние и пурпурный смех!
Вечер и темные запахи зелени
До дрожи студили наши горячие лбы.

Серебряные воды струились по лесистым уступам,
В ночи и безмолвии забвенная жизнь.
Друг; и опавшей листвою покрытые сходни в деревню.

На Монашьей горе

Там, где в тени осенних вязов сбегает заросшая тропка,
Вдали от изб под листвою, спящих стад, пастухов,
Неотступно преследует странника темный образ прохлады

Над костлявым мостком, гиацинтовый голос мальчика,
Тихо сказывающего забытые лесные легенды,
Нежнее жалоб больного теперь дикие стоны брата.

И вот шевелит скудную зелень колено Незнакомца,
Окаменевшая голова;
Все ближе шумят синим ключом причитания женщин.

Ночью

Глаз моих синева погасла в этой ночи,
Красное золото сердца. О! как тих был их свет.
Твой синий плащ укрыл падших;
Поцелуй красных уст запечатал безумие друга

 

ОСЕНЬ ОДИНОКОГО

В парке

Снова в старом брожу я парке.
О! безмолвие желтое и красный расцвет.
Вы тоже печальны, вы, нежные боги
И осеннее золото вязов.
Недвижный высится на вечернем пруду
Тростник, умолк к вечеру дрозд.
О, тогда клонись и ты, чело.
Перед предков треснувшим мрамором.

Зимний вечер

Если снег на окна пал
И вечерний звон протяжен, —
Уж для многих стол накрыт,
Кров надежный приготовлен.

Странник на глухой тропе
Подойдет к вратам нежданным
Милости цветет там древо.
Свежим соком недр сочась.

Путник тихо ступит внутрь;
Боль окаменит ступени.
И заблещут в чистом свете
На столе Вино и Хлеб.

Проклятые

1

Смеркается. К колодцу идут старые женщины.
Во тьме каштанов смеется рассвет.
Из лавки струится хлебный дух,
И подсолнухи склоняются над оградами.

В кабачке у реки тепло и тихо поют.
Звенят гитары; звяканье монет.
Священный свет падает на ту малютку,
Что ждет перед стеклянной дверью, нежная и белая.

О! синий блеск стекла, ее привлекший,
Обрамлен шипами, черными и приводящими в холодный восторг.
Сгорбившийся писатель смеется, как безумный,
В воду, содрогающуюся от дикого возбуждения.

2

Вечером чума подрубает свой синий наряд,
И тихо закрывает двери мрачный гость.
В окно черным бременем клонится клен;
Мальчик кладет лоб на ладони чумы.

Часто ее веки опускаются зло, тяжело.
Сквозь руки ребенка волосы ее текут.
А его слезы, жгучие и ясные,
Брызжут в ее глазницы, черные и пустые.

Выводок багровых змей встает на дыбы
Медленно, потревоженный в своих недрах.
Несчастные прощаются с покойником,
Окруженным грустью ковра.

3

В бурый сад летят звоны колоколов.
Под тенью каштанов плывет синева.
Прелестный плащ незнакомки.
Дух резеды; и жгучее ощущение

Зла. Влажный лоб склоняется, холодный и бледный,
Над отбросами, в которых копаются крысы
И которые краснушным блеском звезд тепло омыты.
В саду яблоки падают глухо и мягко.

Ночь черна. Вздувает призрачно фен
Грез бродящего мальчика белое покрывало
И осторожно замыкает ему уста рука
Мертвых Соня смеется нежно и прелестно.

Соня

Вечер в старый сад забрался;
Сони жизнь, тишь голубая.
Перелетных птиц кочевья;
Голый дуб, грусть голубая.

Нежно клонится подсолнух
Над покоем белой жизни.
Рана, тайная, краснея,
Понуждает к темной жизни,

Там, где голубые звоны;
Сони шаг, безмолвно-нежный.
Шлет привет ей зверь подбитый,
Голый дуб, осенний, нежный.

Солнце древнее сияет
Ей на белые на брови,
Снег ей щеки увлажняет
И разросшиеся брови.

По берегу

Срезаны гроздь и колос.
В осеннем покое хутор.
В кузнице звон беспрестанный.
Смех в пурпурной листве.

Астры от темных оград
Несут ребенку белому.
Скажи, как скоро умрем мы?
Хочет солнце черным взойти.

Красная рыбка в пруду;
Лоб робко в суть погружается;
Ветер вечерний в окно шумит,
Органа тягучие синие звуки.

Звезда и тайная вспышка
Заставляют еще раз раскрыть глаза
Явленье матери в скорби и ужасе;
Черная резеда во тьме.

Осенняя душа

Зов рожка и кровавый лай.
За крестом и бурым холмом
Слепит зеркало пруда,
Кричит ястреб резко и яро.

Над сжатым полем и тропой
Уже спугнуто черное молчанье;
Чистое небо в ветвях.
Только тихо струится ручей.

Скоро ускользнут рыба и зверь.
Голубая душа, темное странствие
Уведет нас скоро от дорогих и от других.
Вечер сменит думы и пейзаж.

Правой жизни хлеб и вино.
Бог, в твои заботливые руки
Вложит человек свой темный конец,
Всю вину и красную муку.

Афра

Дитя в кудрях каштановых. Моленья
Прохладу омрачают вечерами
И Афры смех румяный в желтой раме
Подсолнухов, испугов и томленья.

Давно монах святое созерцает
Застывшее в окне изображенье;
И дружески все чаще провожает,
В крови почуяв звезд ее броженье.

Закат осенний; бузины молчанье.
В лоб ударяют волны голубые.
Ложится на носилки власяница.

Плоды с деревьев падают гнилые;
Невыразимый птиц полет, свиданье
С умершими; лет темных вереница.

Осень одинокого

Вот осень темная с ее обильем,
С померкшим блеском дней прелестных летних,
В разрывах чистой синевой сияя.
Птиц караван звенит сказаньем древним.
Вино уж бродит, и в безмолвьи нежном
Звучит решенье всех вопросов мрачных.
То тут, то там забытые погосты;
В дубраве красной заблудилось стадо.
Над зеркалом пруда проплыла туча;
Покоен селянин в покойной позе.
Колышет синее крыло заката
Солому крыш и черной пашни дымку.

В бронях усталого гнездятся звезды;
Сужденное в прохладу комнат входит,
И ангелы из синих глаз влюбленных —
У тех проступят, что нежней томятся,
Шумит тростник. О, черный, костный ужас,
Когда роса стекает с голой ивы!

 

СЕМИГЛАСЬЕ СМЕРТИ

Покой и молчанье

Пастухи погребли солнце в голом лесу.
Рыбак
Вытянул волосяным неводом месяц из мерзнущего пруда.

В голубом хрустале обитает
Бледный человек, прильнув щекой к своим звездам.
Или клонит он голову в пурпурном сне.

А зрящих вечно трогает черная стая
Птиц, святость синих цветов —
Предвестьем близкой тишины забвенья, угасших ангелов.

Снова меркнет лоб в лунном окамененье.
Сияющим юношей
Появляется сестра среди осени и черного тленья.

Аниф

Воспоминанье: чайки, скользя под темным небом
Мужского унынья.
Тихо ты обитаешь в тени осеннего ясеня,
Утонувший в праведной мере холма

Опять идешь ты вниз по зеленой реке,
Когда настает вечер,
Поющая любовь; мирно встречает темный зверь,

Розовый человек Упоенный голубоватыми днями,
Трогает лоб умирающая зелень,
И в мыслях возникает строгий лик матери;
О, как все в темноту погружается!

Суровая обстановка комнат и старинная утварь
Предков.
Эго потрясает душу постороннего.
О вы, узоры и звезды!

Велика вина рожденного. О, мука рожденных ею
Золотых страхов смерти,
Когда душа грезит о свежайшем рассвете.

Опять ступает по голым сучьям ночная птица
Над поступью лунатика,
Поет ледяной ветер у деревенских оград.

Рожденье

Горный кряж: чернота, немота, и снег.
Дикой охоты от леса сбегает красный след.
О мшистый взгляд Зверя!

Покой матери; под черной елью
Распахиваются сонные объятья,
Когда месяц выходит, холодный, ущербный,

О рождество человека! Полночному рокочет
Голубая волна в недрах скалы.
Вздыхая, свой лик узнает падший ангел.

Просыпается Бледное в комнате душной.
Две луны —
Сияют глаза каменеющей старухи.

Муки, роженицы крик. Черным крылом
Касается виска мальчика ночь.
Снег, с пурпурного облака спадающий мягко.

Закат

Над белым прудом
Собираются дикие птицы к отлету.
Вечером дует от наших звезд ветер ледяной.

Над могилами нашими
Наклоняется ночи разбитый лоб.
Под дубами в челне серебряном качаемся мы.

Беспрерывно гудят городские белые стены.
Под терновым сводом,
О мой брат, мы взбираемся, стрелки слепые, к полночному часу.

К рано умершему

О, черный ангел, что мягко ступил из сердцевины древа,
Где мы вечером были, нежные детства друзья,
У края голубеющего колодца.
Тих был наш шаг, круглы глаза в бурой прохладе осени,
О, пурпурная услада звезд!

Но один из нас сошел по каменным уступам Монашьей горы,
С голубой улыбкой на лике, завернувшись, как в кокон,
В свое тишайшее детство, и умер;
А в саду остался серебряный лик друга,
Прислушивающийся к листве или к древним камням.

Душа пела смерть, зеленое тление плоти,
И шум лесной стоял.
Слышалась страстная жалоба зверя.
Вновь зазвучали с темнеющих башен синие вечерние звоны.

Пришел час, и он увидел пятна в пурпурном солнце,
Пятна гнили на голых сучьях;
Вечер, когда дрозд на стене смеркающейся запел,
Дух рано умершего в комнате тихо явился.

О кровь, что струится но гортани поющего.
Синий цветок; о, горючие слезы,
Выплаканные в ту ночь.

Золотое облако — и время. В одинокой келье
Все чаще зовешь ты мертвого гостя
И в задушевной беседе плывешь под вязами вниз по зеленой реке

Духовные сумерки

Тихо встречает на опушке леса
Темный зверь;
На холме кончается тихо вечерний ветер,

Умолк плач дрозду
И нежные флейты осени
Молчат в тростнике.

На черном облаке
Плывешь ты, опьяненный маком,
Ночными прудами,

По звездному небу.
Все звучит лунный голос сестры
Сквозь духовную ночь.

Песня закатной страны

О бабочки-души ночное трепетанье:
Пастухами некогда мы шли к светающим лесам,
И слушались красный зверь, зеленый цветок и лепечущий
Смиренья полные. О древний звук сверчка,
Кровь, цветущая на жертвенном камне,
И крик одинокой птицы над зеленой тишью пруда.

О вы, крестовые походы и жгучие муки
Плоти, паденье пурпурных плодов
В вечернем саду, где в довременье ступали кроткие отроки,
Ныне — воины, очнувшиеся от ран и звездных грез.
О нежный букет ночных васильков!

О вы, времена покоя и осеней золотых,
Когда, мирные монахи, мы пурпурные гроздья давили;
И сияли вокруг холм и лес.
О вы, травли, погони и замки; и покой вечеров.
Когда человек в своей обители праведное замышлял,
Беззвучной молитвой стремясь обнять Бога живую главу.

О горькие дни заката,
Когда каменный лик в черных водах мы зрим!..
Но, светясь, поднимаются серебряные веки любящих:
Род един. Льется ладан от розовых поцелуев
И сладкая песнь воскресших!

Преображенье

Если вечер настает,
Покидает тебя тихо лик голубой.
Маленькая птичка поет в тамариске.

Кроткий монах
Складывает утихшие руки.
Белый ангел навещает Марию.

Ночной венок
Из фиалок, колосьев и пурпурных гроэдий —
Этот год Зрящего.

Под твоими ногами
Разверзаются мертвых могилы,
Если лоб свой кладешь ты на серебряные ладони.

Тихо живет
На устах твоих месяц осенний,
Пьющий маковый сок темной песни.

Цветок голубой,
Нежно поющий на камне замшелом.

Фён

Слепые стоны в ветре, лунные зимние дни,
Детство, тихо раздаются шаги в черном кустарнике,
Протяжный вечерний звон.
Мягко приходит белая ночь,

Превращая в пурпурные сны боль и муку
Каменной жизни,
Чтоб не мучнди больше шипы колючие гниющие тело.
Глубоко вздыхает в дреме пугливая душа,

Глубоко вздыхает ветер в сломанных деревьях,
И колеблется жалобный образ
Матери сквозь одинокий лес

Этой молчащей скорби; ночи,
Полные слез, огненных ангелов.
В серебряные дребезги разбивается о голую стену детский скелет.

Странник

И вновь льнет к холму белая ночь,
Где, звеня серебряно, высится тополь,
Где звезды и камни.

Грезя, дугой повисает мостик над быстрым ручьем,
Преследует мальчика умерший лик,
Лунный серп в розовой пропасти

Вдали от славящих Бога и жизнь пастухов. На валуне
Старом глядит глазами хрустальными жаба,
Просыпается жгучий ветер, птичий голос, как голос умершего
И сады от шагов зеленеют нежно в лесу.

Это напоминает о древе и звере. Долгий подъем от болота;
И месяц,
Что, сияя, погружается в печальные воды.

Тот возвращается и бродит по зеленому берегу,
Качаясь, плывет в черной гондоле сквозь запустелый город.

Карл Краус

Белый первосвященник Истины,
Хрустальный голос, живущий в Бога ледяном дыханьи,
Яростный маг,
У которого под пламенеющим плащом звенит
голубой панцирь воина.

К онемевшим

О, безумие большого города, когда вечером
У черной стены коченеют кривые деревья,
Из серебряной маски глядит дух зла;
Свет магнетической плетью изгоняет каменную ночь.
О, низвергшийся гром вечерних колоколов!

Блудница, что в судорогах ледяных рождает мертвое дитя.
Неистово Божий гнев хлещет по лбам бесноватых,
Пурпурные язвы, голод, разбивающий зеленые очи.
О, мерзкий хохот злата!

Но тихо исходит кровью в темной пещере безмолвствующее человечество,
Связанное от острой стали Спасающей Головой.

Passion

Когда Орфей серебряную тронул лютню,
Оплакивая мертвеца в вечернем саду, —
Кто был ты, покоившийся под высокими деревьями?
Жалобно шумит осенний тростник,
Плещет синий пруд.
Умирая под зеленеющими деревьями
И следуя за тенью сестры;
Бушует темная любовь
Некоего дикого рода,
Которому о ней гремит золотая колесница дня.
Тихая ночь.

Под сумрачными елями
Смешали свою кровь два волка
В каменных объятьях; золотое
Потеряно — облако над мостком,
Терпение и молчание детства.
Снова встречается нежный труп
На тритоновом пруду,
Дремлющий в своих гиацинтовых волосах.
Чтоб наконец раскололась трезвая голова!
Ибо всегда идет, синий зверь,
Глядящий опасливо под смеркающимися деревьями,
Этими темнейшими тропами,
Бодрствующий и растроганный ночным сладкозвучьем
Нежным безумием.
Или поет оно темным экстазом,
Полным звона струн,
У прохладных ног кающейся
В каменном граде.

Семигласье смерти

Голубея, темнеет весна; под деревьями, сосущими соки,
Бредет Темное к вечеру и гибели.
Слушая нежный плач дрозда.
Безмолвно является ночь, истекающий кровью зверь,
Медленно падающий на холм.

На влажном ветру качаются яблони ветви в цвету,
Разделяется серебряно сплетенное,
Умирая от ночных взоров; падучие звезды;
Нежная песнь детства.

Показавшийся спустился черным лесом спящий,
И журчал синий ключ в долине,
Чтобы тот тихо бледные веки поднял
Над своим белоснежным ликом;

И гнал месяц красного зверя
Из его логова;
И умирала во вздохах темная жалоба женщин.

Сияющий поднял руки ко лбу своему
Незнакомец белый;
Молча покинул мертвец развалившийся дом.

О человека тленный образ: холодный металл,
Ночь и ужасы утонувших лесов
И спаленные дебри зверья;
Затишье души.

На черном челне тот сверкающим плыл потоком,
Полным пурпурных звезд, и опускались
На него мирно зазеленевшие ветви,
Мак с серебряного облака.

 

ПЕСНЬ УСОПШИХ

В Венеции

Тишина в ночной комнате.
Серебром сверкает светильник
От поющего дыханья
Одинокого;

Волшебное розовое облако.
Черный рой насекомых
Омрачает каменное пространство,
И цепенеет от муки
Золотого дня голова
Безродного.

Неподвижное темнеет море.
Звезда и черный парус
Исчезли на канале.
Дитя, твой болезненный смех
Меня преследует нежно во сне.

Преисподняя

У осенних стен, там, на холме,
Ищут тени поющее золото —
Пасущиеся вечерние облака
В тени засохших платанов.
Горчайшими слезами дышит это время,
Проклятье, когда грезящего сердце
Залито пурпурным закатом,
Уныньем дымящегося города;
За Шагающим повеяла золотая прохлада
За Незнакомцем, от кладбища,
Когда проследовали в тени нежные останки.

Нежно звучит каменная постройка;
Сад мудрецов, темная лечебница.
Красный корабль на канале.
Грезя, появляются и погружаются во тьму
Истлевающие люди,
И из чернеющих врат
Выходят ангелы с холодными лбами;
Лазурь , похоронный плач матерей.
Сквозь их волосы длинные катится,
Огненным колесом, круглый день
Бесконечная мука земли.

В прохладных комнатах бесполезная
Гниет утварь, щуплыми руками
Ищет ощупью в синеве сказку
Несчастное детство,
Обгрызает жирная крыса дверь и ларь,
Сердце
Цепенеет в снежном безмолвьи.
Эхом раздаются пурпурные проклятья
Голода в гниющей тьме,
Звон черных мечей лжи, —
Как если б сомкнулись створы железных врат.

Солнце

Каждый день всходит желтое солнце над холмом.
Прекрасны лес, темный зверь,
Человек; охотник или пастух.

Красная выплывает в зеленом пруду рыбка
Под сводом неба
Тихо плывет рыбак в голубом челне.

Медленно зреют кисть, колос.
Когда тихо клонится день,
Ждут часа Добро и Зло.

Когда настает ночь,
Поднимает тихо странник тяжелые веки;
Солнце вырывается из мрачной пропасти.

Песнь пойманного дрозда

Для Людвига фон Фикера

Темное дыханье в зеленых ветвях.
Голубой лепесток порхает вкруг лика
Одинокого, чей шаг золотой
Замирает под сенью олив.
В упоеньи колышет крылом ночь.
Так кротко исходит кровью Смиренье,
Роса, что медленно капает с цветущего терна.
Сияющей бедняжки молитва
Обхватывает раскалывающееся сердце.

Лето

Под вечер смолкает плач
Кукушки в лесу.
Глубже клонится колос,
Красный мак.

Черная туча грозит
Из-за холма
Кузнечика древняя песня
Замирает в поле.

Не шелохнет ни листом
Пышный каштан.
По лестнице винтовой
Подол твой шуршит.

Тихо горит свеча
В комнате темной;
Серебряная рука
Гасит ее.

Беззвучная, беззвездная ночь.

На склоне лета

Зеленое лето так мягко
Завершилось, твой лик хрустальный.
Умерли цветы на вечернем пруду.
Испуганный вскрик дрозда.

Тщетная жизни надежда. В путь
Под застрехой готовится ласточка
И солнце садится на холм;
И знак подает к звездному шествию ночь.

Покой деревень; поют вокруг
Покинутые леса О сердце,
Склоняйся теперь, любящее,
Над покойно спящей.

Зеленое лето так мягко
Завершилось, и звучат шаги
Незнакомца в ночи серебряной.
Вспомнить бы голубому зверю свою тропу,

Сладкозвучье своих духовных лет!

Год

Темное безмолвие детства Под зелеными ясенями
Пасется кротость голубоватого взора; золотой покой.
Темное в восторге от духа фиалок; качающиеся колосья
В вечере, семена и золотые тени унынья.
Балку обтесывает плотник; в смеркающейся долине
Мельница мелет; под листвой орешника изгибаются пурпурные уста,

Мужественное ало склоняется над молчащей водой.
Мягка осень, нежен дух леса; золотое облако
Плывет вслед одинокому, черная тень внука
Склонись в каменной комнате; под старыми кипарисами
Собрались ночные виденья к источнику слез;
Золотое око начала, темная вина конца

Закатная страна

Эльзе Ласкер-Шюлер с почтением

1

Месяц, как будто мертвец.
Из синей пещеры вышел,
И падает много цветов
На горные тропы.
Серебряными слезами плачет
Больное на пруду вечернем,
На черном челне
Влюбленные в смерть плывут.

Или звучат шаги
Элиса сквозь рощу
Гиацинтовую, и вновь
Замирают под дубами...
О мальчика образ,
Сотворенный из слез хрустальных,
Из ночных теней!
Зубчатые молнии озаряют висок
Вечно прохладный,
Когда на зеленом холме
Раздается весенний гром.

2

Так нежны леса зеленые
Родины нашей,
Хрустальной волной умирающие
У разрушенных стен, —
И мы слезы лили во сне;
Брели нерешительным шагом
Вдоль терновой ограды,
Поющие на закате лета,
В священном покое далекого
Светящегося вертограда;
Ныне тени в холодных в объятьях
Ночи, орлы в печали.
Так нежно лечит лунный луч
Пурпурные раны унынья.

3

Вы, города большие,
Каменные, воздвигнутые
На равнине!
Так немо идет
Безродный
С темным лбом вслед ветру,
Вслед голым деревьям на холме.
Вы, вдали темнеющие потоки!
Величественный страшит
Трепещущий закат
В грозовой туче.
Вы, умирающие народы!
Бледная волна.
Бьющая в утес ночи.
Падучие звезды!

Весна души

Вскрик во сне; в черные переулки врывается ветер,
Весенняя синева мигает сквозь сломанные сучья,
Пурпурная ночная роса, и гаснут вокруг звезды.
Зеленеет рассвет на реке, серебряный — в старых аллеях
И на башнях города. О, нежное упоенье
Скользящего челна и темные зовы дрозда
В садах детства! Уже светится розовый сад.

Празднично шумят воды. О, влажные тени долины,
Шагающий зверь; зеленеющие, цветущие ветви
Касаются хрустального лба; поблескивая, покачивается челн.
Тихо поет солнце в розовой туче на холме.
Величественно безмолвие бора, задумчивых теней на реке.
Чистота! Ясность! Где страшные тропы смерти.
Седого каменного беэмолвья, утесы ночи
И беспокойные тени? Сияющая солнечная бездна!
Сестра, тогда я нашел тебя на одинокой прогалине
В лесу, и был день, и величественно молчание зверя.
Белую — под диким дубом, и цвел серебристый терновник.
Могущественное умирание и поющий пламень в сердце.

Темнея, омывают воды чудные игры рыб.
Час печали, молчащий взор солнца;
Луша на земле чужестранка. Божественно меркнет
Лазурь над погубленным лесом, и звучит
Долго колокол темный в деревне; проводы с миром.
Тихо цветет мирт над покойного белыми веками.

Нежно поет вода с приближеньем вечера,
И зеленеют, темнея, заросли на берегу, радость в розовом ветре;
Нежная песнь брата на вечернем холме.

Во тьме

Молчит душа голубой весной.
Под влажными вечерними ветвями
Опускаются в трепетах лбы любящих.

О зеленеющий крест! В темной беседе
Познали друг друга мужчина и женщина.
У голой стены
Бродит со своими созвездьями одинокий.

Освещенную луной дорогу в лесу
Покрыли заросли
Позабытых охот; лазури взор
Из скалы разрушенной выглянул.

Песнь усопших

Карлу Борромею Хайнриху

Полон гармонии полет птиц. Зеленые леса
Собрались под вечер вкруг тихих изб;
Хрустальные вербы косули.
Темное умиротворяет журчанье ручья, влажные тени

И цветы лета, что дивно звенят на ветру.
Уже меркнет лоб думающего человека.

И светится лампада, добро, в его сердце
И покой трапезы; ибо освящены хлеб и вино
Руками Божьими, и взирает ночными очами
Тихо брат на тебя, чтоб отдохнуть на тернистом пути.
О, жизнь во вдохновенной синеве ночи!

Также любовно охватывает молчанье в комнате тени предков,
Пурпурные пытки, стон некоего большого рода,
Что кротко теперь умирает в одиноком внуке.

Ибо, сияющий, навсегда пробудится от черных минут безумья
Страждущий на окаменевшем пороге,
И властно обнимет его прохладная синева и свеченье осени поздней,
Тихий дом и сказы леса,
Предел и закон, и лунные тропы усопших.

Оригинал находится в общественном достоянии

Сopyright © Александр Николаев, перевод.

Публикуется с любезного разрешения наследников переводчика.
OCR и подготовка текста — А. Чёрный