Георг Гейм

Из стихотворений 1910-1912

Переводы Алексея Попова публикуются по журналу «Литературная учёба» (№5/1990), сборнику «Избранные стихотворения» (М., Carte Blanche, 1993) а также по антологии «Век перевода». Публикуется с разрешения переводчика.

* * *

В постели смятой распластаться сонно...
Заснуть, покуда стынет страсти чад,
Заснуть, пусть несколько минут назад
Звучали крики, шепоты и стоны.

Как сон ее спокоен, как глубок!
Спадают локоны волною зыбкой,
И на губах едва дрожит улыбка,
Как странный белокрылый мотылек.

Но ты глядишь в страну весны, на юг,
Там облачные мчатся каравеллы.
Труба вечерних бурь вдали пропела,
И жадно ловишь ты тяжелый звук.

Кто сдержит, кто скует твое стремленье?
Твоя душа пространству отдана.
Печаль в полях. Печаль в полях одна,
И сердце понимает ветра пенье.

Ужель всегда так будет: пробудиться
И осознать, что счастья снова нет,
И лишь улыбки первой слабый след —
Твоих владений крайняя граница.

Скользящий сумрак был широк и хмур,
И тьма с пустых полей вползла в покой.
И тихо усмехались над тобой
Со шкафчика Психея и Амур.

* * *

Скользящий парус. Сумеречный свет.
Река чернеет, словно глубь колодца.
Закат сгорел, и только бледный след
От всех воспоминаний остается.

Вот отблеск фонаря из челнока
Пал на ладонь твою, слегка дрожа,
И, взмыв вдоль жилок, замер у виска,
Где чутко спит и видит сны душа.

Что ты молчишь? Что ищешь ты во мгле?
Что твои пальцы сжаты и желты?
В сентябрьских туч трагической игре
Ужель умрешь, ужель умрешь и ты?

Морские города

На всех парусах вошли в эти гавани мы,
В города, где сочится свет из морозной тьмы,
Где сотни лестниц пустых, и каждая, как гора,
Махали бревном горящим черные шкипера.

Ни колокольного гуда, ни ниших у края дорог,
Ни горнов, ни труб, и только стук наших сапог.
И наги, словно стены, были все города.
Лишь в бойнице одной стояла пастушья звезда.

Обломки деревьев торчали в кустах густых.
Соль оседала на ржавых замках ворот.
Скелетами нависали разломанные мосты,
И дальнее пламя падало в бездну вод.

* * *

Из мертвой осени, нз тайной дали
К мостам рассветным прилетает чайка
И над водоворотами кружится.

Убог и гол под ветром желтый берег,
И стаей листья бурые несутся,
Бросая жизнь свою в пустынный воздух.

Порхают дни и тают бесполезно,
И виден изо всех чердачных окон
Лишь серый, словно вечность, свод небесный.

Равнины

Там, где равнины голые лежат,
С белесым небом слившись вдалеке,
Как траурные факелы, горят
Три облака в невидимой руке.

И тащится повозка на закат,
Ползя, как долгий и бредовый сон,
А в мутном небе ястребы парят,
роняя в пустоту протяжный стон.

Осенний вечер

В глухом старинном парке рождена ты,
И черный запах лип и кипарисов
Тебя укрыл широкой ранней тенью?

Зачем такая скорбь в твоих ресницах,
Какой слепого арфа лишь объята
В холодный вечер на тропе осенней.

Ты как-то подошла к плакучим ивам,
Они висков коснулись, как предвестье,
И ты себя увидела в колодце

И вздрогнула. А где-то сестры звали,
И голоса их в листьях угасали,
И ждя, что светлый сон тебя коснется,

Ты замирала, прислонясь к стене,
А небо зеленело, и блестел
Твой белый лоб в усталом свете солнца.

Средь чащи при недобрых ярких звездах
Мы встретились, и, желт, летел Сатурн
По хаосу лесов. И в далях воздух

Был громом полн. Огонь зарниц не гас.
И цепенела кровь от духоты
В ладонях наших. Помни этот час

И все часы считай, что постепенно
Скользят меж пальцев. Может, близок миг.
И мертвенные ты увидишь стены.

И в пустоте твой растворится крик.

Узники I

Вдоль по проселку, убыстряя шаг.
Колонна арестантская идет.
В пустых полей промозглый полумрак
Их саркофаг глядит, как эшафот.

Вой бури. Ветра свист. И листьев рой
Кружится, будто разноцветный прах.
Два дюжих стража замыкают строй,
Звенят ключи на бурых поясах.

Открылись ворота. И заперлись.
Покрыла запад заревая ржа.
И сторожит синеющую высь
Одна звезда, от холода дрожа.

Во мгле, увечней старого раба,
Стал тополь у скрещения дорог.
Как будто из чудовищного лба
Больной и черный устремился рог.

Узники II

По кругу тесному они кружат,
Где голый камень или свет луны.
От обнаженной белизны стены
Вновь отразился безнадежный взгляд.

И жерновом крутится черный след.
Стук ног о землю. В такт стучат сердца.
Тонзурой на макушке мертвеца —
Двора средина. В небе меркнет свет.

Вот струйки быстрой дождевой воды
Бегут по курткам их, и взгляд ползет
Туда, где, как скопленье черных сот,
Окошек зарешеченных ряды.

Их гонят внутрь. Так стричь ведут овец.
Теснятся спины, клацает засов
И топот деревянных башмаков
Гремит по зданью из конца в конец.

Маренго

Поля пусты и серы, а вдали
Чернеют в синей дымке Апеннины.
Гроза идет оттуда на равнину.
День съежился. Дыхание земли,

Как стиснутый кулак. И тишь и страх
Везде. Ни кустика. И ни на миг
Не шелохнется на ветру тростник.
И птиц не видно в низких облаках.

Повозка вдалеке едва ползет
Туда, где два моста к реке припали.
Вот звук густой и всплеск свинцовых вод.

И вновь безмолвье. Но, грозу сигналя,
Из-за холмов пускается в полет
Ядро. Грядет Второе Прериаля.

Колумб

12 октября 1492

Где даль, наполненная черным громом
Где горечь атлантической волны?
И где однообразие окоема,
Выдавливающего шар луны?

Глаза слепит птиц голубых круженье,
И крыльями касаясь гладких вод
Два лебедя летят, чье оперенье,
Как арфа сладкострунная, поет.

И новые светила в звездном хоре
Всплывают на безмолвный небосклон,
И ветр жасминный обжигает море,
Пьяня матросов, падающих в сон.

А у бушприта грезит генуэзец
И зелень волн становится светла:
Плывут цветы, белей, чем юный месяц,
Прозрачней веницейского стекла.

Сияньем странным облака объяты.
Там отразился чудный город, там,
Как призрак затонувшего заката,
Встал золотой Теночтитланский храм.

Игрою туч подернулась вода,
Но что-то на волнах, вдали, блестит
Несмело, словно тусклая звезда.
Сан-Сальвадор еще блаженно спит.

* * *

Ветра и холода принес закат
Из русских снежно-сумрачных степей.
Листва, как пепел, сыплется с ветвей.
Гудит норд-ост и облака летят.

Ужели тусклый свет во мрак уйдет
И роща будет вмиг обнажена?
Зверь вдалеке кричит, и холодна
Вода глухих пузыристых болот.

Как будто бы пожар леса прожег,
И сучья в темень тычутся — вот так
Слепые нищие в грязи дорог

Ждут медяков. Болотный огонек
На черных стенах рощи вывел знак,
А смысл его туманен и далек.

Римская ночь

В саду, упав в траву, мы отдыхали,
И мандолин мелодия плыла,
И песня с нею в такт. Густела мгла,
В окне таверны свечи потухали.

Как эхо Пана из лесистой дали —
Гитара. И струна ее дрожала,
Когда сходились над столом бокалы.
И звезды италийские блистали.

Звук бубенцов. И, сухопар, и сед,
Прошел со служкой патер по аллее.
Причастие внесли. За ними вслед

Все поспешили. Я же, холодея,
Глядел на черный, тяжкий силуэт
Застывшего меж вязов Колизея.

Безумные

Луна плывет, раздвинув облака.
Стоят больные, облепив ограду,
Так пауки впивают стен прохладу...
Вдоль прутьев медленно ползет рука...

А в зале бал безумных, запах сада
Из окон льется. Вдруг издалека
Вопль. И от погребков до потолка
Трясется все, как в громе канонады.

О Юме не закончив разговора,
Бросается безумный на врача
И душит, что-то быстро бормоча.

Толпа глазеет весело. Но скоро
Услышат все короткий свист бича
И ушмыгнуг мышиной стаей в норы.

* * *

Где только что шумели карусели
И звуки маршей в воздухе неслись,
Где светлый дым легко стремился ввысь
И разноцветные огни горели,

Где балаганы наполнялись смехом
И чертово крутилось колесо,
Где молодых берез полукольцо
Стояло, как засыпанное снегом,

Вдруг — тихо, как в предчувствии конца.
Ущербный месяц движется на звезды,
И кажутся огромными березы,
Как статуи пустынного дворца.

* * *

Город мрачно навис вдоль небес, полных бури.
Черный ливень их тер, лунный диск
Проступал чуть заметно. И боязливо
Ветвей раздавался шелест и свист.

Все дороги от нас уползали в дали.
И птицы внезапно взлетели ввысь,
Откуда печальные, темные звезды спадали
И к темному горизонту неслись.

Кто-то всхлипнул. Кто-то поранился на ходу,
Руку ободрал о колючую ночь.
Кто-то взмолился. А другой говорил
Пустотелым ветрам свою горькую речь.

Мы шли вдоль могил на холме, и в одежде белой
Мертвые вышли на шагов наших стук.
Всюду было безмолвье. Лишь зубы их то и дело
Хватали ломкую плоть наших рук.

31 мы были лишь мертвецы, изглоданные скелеты.
Осмеяны ветром и ливнем, шли мы вперед.
Стук стали о сталь. И серп, жуткий и бледный...
Хохот горячий капал с наших бород.

Весна

Ветра приносят обгорелый вечер,
Продрогли и дороги и деревья,
И в поздней черной пустоте равнины
Катятся тучи из-за горизонта.

Простор и пуст и гол: гроза и буря.
Лишь сеятель случайный, лоб нахмуря.
Пройдет, устало семена бросая.
Он не обрадуется урожаю.

Как спички, затрещат стволов вершины.
И надломиться должен лес огромный.
И без подземных вод иссохнут корни,
И кровь не заиграет под корою.

Печален март. На свет и мрак разъятый.
Шатаясь, день идет немой землею.
А вдалеке лежат леса и горы.
Щитом дождя укрыты. Все неясно.

И будет странно пуст тростник прибрежный:
Ведь с юга больше не вернутся птицы.
А тихим летом челн с тенями мертвых
К холмам зеленым плавно устремится.

* * *

Бледнее и бледнее горизонты,
Трясутся на ветру сады и чащи,
И редко-редко в пасмурное небо
Вонзится краткий птичий крик прощальный.

Скрипящий флюгер крутится на башне.
Деревня потесней прибилась к церкви,
Оставив вьюгам и луга, и пашни.

Те, кто умрет, вытягивая пальцы,
Стараются прижаться к черным стенам
И просят, чтобы смерть была мгновенной.

Предвечерье

Тополь у края
Осенней дороги
Стоит, холодея.
С вязанками хвороста
Женщины, дети
По-двое, по-трое
Выходят из леса
К пустому проселку.
И гонит листья
Ветер злой.
Гонит.
А те, поднявшись
В пустую высь.
Не в силах кружиться.
Падают в грязь
С погасших небес.
Как мертвые птицы.

Вечер

Тускл небосвод.
Ждите, вот-вот
Выйдет луна из-за моста.
Судов на причале
Смутны очертанья
В дымке седой.
Стоят цепенея
Над речкою зданья,
(В тумане ставши
Выше, бледнее).

Помните: это
Сумерек час.
И белые лица
На улицах тихих,
Не узнавая
Смотрят на вас.

Бледны окна вокруг.
Как глаза в миг. последних мук.
А путь бесконечен
И крив,
И мрак надвигается
Словно прилив.

Сзади слышите шаг?
Он не отстанет никак,
Но как ни гляди во мглу,
Даже в глухом углу
Ничего не найти,
Никого нет.

Пусто. Пропал и след.
Смирите сердца.
Укройтесь скорей.
Движется ночь и тучи с морей
И до утра
Смерти ветра
Застонут во тьме колодца.

Злоба проснется
В этот час.
В полночь польются
Слезы из глаз.

Ночь

На город давит дождевая тьма.
Безжизненный и краткий желтый свет.
Чуть тронув небо, сгинет. Над рекой
Кривые наклоняются дома

В остроконечных шляпах. Дождь шумит
По мостовой щербатой и пустой
В глухих проулках. Вдалеке порой
Как будто голос... Нет, то дождь шумит.

В мерцанье робком влажных фонарей
По набережной путник промелькнет,
Спеша во тьму скорей, скорей, скорей.

В уснувших зданьях — рыжеватый свет,
Так скуден он. А под мостом река
Во мрак струится и конца ей нет.

Спокойные

Эрнсту Бальке

Привязанная лодка на канате
В затона полновесной тишине.
Любовники, что спят, разжав объятья.
Зеленый камень на озерном дне.

Оракула торжественный покой,
Подобный сну свершивших пир богов.
Свеча у мертвеца над головой.
Гряда львиноголовых облаков.

Застывшая усмешка идиота.
В сосуде пыльном слабый аромат.
На чердаке желтеющие ноты.
Разморенный предгрозовой закат.

Блестящий парус на краю небес.
Душистый луг без края и конца.
Увенчанный осенним златом лес.
Поэт, познавший ненависть глупца.

Оригинал находится в общественном достоянии

Сopyright © Алексей Попов, перевод.

Публикуется с разрешения переводчика

  • Автор: Георг Гейм
  • Заголовок: Из стихотворений 1910-1912
  • Год: 1910-1912
  • Переводчик: Алексей Попов
  • Язык перевода: русский
  • Статус оригинала: public domain
  • Статус перевода: copyright
  • Публикуется с разрешения переводчика