Георг Гейм

Из дневников 1910 года

Примечание переводчика. Для перевода были выбраны дневниковые записи, способные дополнить картину творческой и духовной жизни автора. «За бортом» были оставлены, главным образом, некоторые бытовые мелочи и любовные переживания, т.к. перевод делался в рабочем порядке с определённой целью. Впрочем, представленные записи включают больше половины дневника 1910 года и дают о нём вполне адекватное представление. Переведено по изданию: Georg Heym. Das Werk. – Frankfurt am Main, 2005. Текст сличался с электронным собранием di-lemmata.

2 января

Вообще, народ намного глупее, чем думают. Я вижу это по книгам публичной библиотеки. Хорошие книги, которые читаю я, за три года почти не имеют отметок. А книга Киплинга, воистину ничтожная книга, проштемпелёвана сверху донизу.

5 мая

Я вижу напротив себя одного жалкого дурака. Он занят тем, что вертит в руках соломинку. Дети его уже знают. Он такого же возраста, как и я. Дети над ним смеются. В моём черепе – искра гения, в его черепе темно. И всё же мы с ним очень, очень похожи. Я тоже болтаю вздор, как и он. И я тоже часто не знаю, куда мне девать свои конечности.

17 июня

Я начинаю третью часть дневника благоприятнейшими предзнаменованиями. На самом деле, я не намеревался ничего начинать – и всё же начинаю, беспричинно, как и всё, что я по большей части делаю. В общем смысле я сейчас счастливее, спокойнее, чем в прежние годы. Я вжился в добротный стиль, которым оградился, как крепостью. Таков и я сам отчасти. Зима прошла в любви, которая почти закончилась расцветом. После ужасных дней, которые я пережил в августе и сентябре из-за измены Мари, эта новая любовь уже не могла мне так навредить.

Моё несчастье в эту эпоху во многом состоит в полном отсутствии событий. Почему не происходит ничего необычного? Хоть бы ниточки кто-нибудь перерезал у продавца воздушных шаров! Я бы с удовольствием посмотрел, как он будет ругаться. Почему не убивают императоров или царей? Им позволяют всё так же спокойно вредить.

Почему не устраивают революций? Жажда действия – вот содержание той фазы, которую я сейчас прохожу.

21 июня

Меня мучает одна и та же своеобразная болезнь: я иду с кем-нибудь гулять, мы общаемся. Внезапно я говорю что-то, чего не хочу говорить. Но я должен это сказать, хотя в то же мгновение точно знаю, что это неправда.

26 июня

Без сомнения, идея безнравственной Судьбы глубже, чем идея высоконравственного – вынужденного быть нравственным – Бога.

Какая перемена наступает от подчинения Богу? Почему, как – от подчинения Богу? Разве Наполеон не имел собственного права на подчинение?

Я выдвигаю доказательства того, что не существует Бога, по крайней мере, доброго Бога. У вдовы один за другим умирают дети. Она каждую ночь просит оставить ей последнего. Он умирает. Почему? Что здесь за моральная идея? На это возражают ничтожными словами: Божий промысел выше людского. Что это за высокий промысел, если Он даже один раз не может удовлетворить простую скромную просьбу? Если б был добрый Бог, Его сердце должно было бы содрогаться от такой боли; Он бы не только не оставил Сына своего, Он должен был бы всех умерших сыновей призвать из их костяных домов. Добрый Бог сидит высоко за облаками и не шевелится. Потому что всё это камень, онемевшая пустота, ничто.

Гораздо ближе к возможному идея злого Бога или злой Судьбы. Ибо всё, что происходит – есть и будет зло. Счастье восстаёт из праха, не более чем золотая пыльца в песчаной пустыне. Почему Его власть всегда скрыта, почему Он не покажется, а? Потому что Он лишён любви, холоден и глух, как скопления облаков, что вечно несут свои стеснённые землёй головы, как если бы знали они какую-то страшную тайну и должны были нести её сквозь все времена к какой-то тёмной, неизвестной и далёкой цели.

29 июня

Ничего не нужно делать, только наблюдать за облаками, за широкими таинственными облаками. За тем, что намного лучше бесконечной тоски.

2 июля

N.N., величайшая скотина века, это надутое тупое чванливое посмешище, сказал: «Сегодня слышал первую критику на тебя. Когда я читал программу, двое говорили: “Ты не знаешь, что это за Г. Гейм?”. “Нет, я его не знаю. Наверное, порядочная дешёвка”». Что ж, в среду я покажу обоим этим быкам, что могу плюнуть им на голову. Но как этот язвительный пошлый дурак осмеливается мне вот так доносить? При этом настоящим удовольствием было видеть, как у него из глаз ползёт зависть.

4 июля

Чем я Ницше, Клейста, Граббе, Гёльдерлина… превосхожу? Тем, что я намного, намного живее. В хорошем и плохом смысле.

5 июля

Мне всё же ещё не до конца удаётся быть хозяином своей печали. Меня часто внезапно настигает такое настроение, когда я чувствую, что время проходит, но я ничего не достигаю, я лишь становлюсь всё старше и старше. Мне не знакома ни слава, ни любовь.

6 июля

Ах, это ужасно. Хуже не могло быть даже в 1820-м. Всё одно и тоже: так скучно, скучно, скучно. Не происходит ничего, ничего, ничего. Если бы произошло хоть что-нибудь, не имеющее этого пресного привкуса обыденности! Когда я себя спрашиваю, зачем я сейчас  живу, я не нахожу ответа. Ничего, кроме мучений, страданий и убожества всевозможных видов. Герр Вольфсон, вам не встречался столь же несгибаемый человек, как я? О нет, дорогой герр, я весь изъеден серой нуждой, как сталактит, в котором пчёлы строят соты. Я разбит, как пустое яйцо, я – старая тряпка, изъеденная личинками и молью. То, что вы видите – лишь маска, которую я ношу с большим шиком. Мне дурно от отвращения, я трушу от недостатка опасностей. Если б я мог хоть раз обрезать верёвку, привязанную к моей ноге!

Произойди же хоть что-нибудь! Пусть снова построят баррикады. Я буду первым, кто на них полезет. Я хочу с пулей в груди вдыхать запах вдохновения. Или ещё, пусть начнётся война, пусть и несправедливая. Этот маслянисто-елейный засаленный мир уже похож на рассохшуюся полировку на старой мебели.

Что у нас за жалкое правительство, наш кайзер, который в каждом цирке за арлекина! Правители, которые ведут себя, как подставки для плевательниц, а не как люди, облечённые доверием народа.

7 июля

Вчера я прочёл в «Неопатетическом кабаре» несколько стихотворений, им очень хлопали1. А что если это слава. – Я знаю, внезапно мне показалось, что из темноты зала на меня глядят шумные звери, и скоты сидят, блея, прямо передо мной. Я подумал, они слишком хороши для Вас, слишком хороши. По крайней мере, обошлось без речевых ошибок, о чём я очень беспокоился.

8 июля

Печатный отзыв в «Berliner Tageblatt» раздирает меня на части. Аксель, ты, жалкая подвальная мокрица литературы. От ярости я даже заснуть не мог. В «Lokal Anzeiger», по крайней мере, написали: «Значительно больше дарования обнаруживают стихи Георга Гейма». Это мне как припарки. Больше всего меня рассердило то, что газетный конь из «Berliner Tageblatt», этот жалкий тупица, выползший из своей бумажной норы, чтоб почистить своё тупое рыло на воздухе, что этот тупоголовый назвал меня учеником Георге, а кто меня знает, знают и то, как я отношусь к этому бестолковому жрецу, лавроносцу и вычурному изобретателю мелочной писанины.

21 июля

Я верю, моё величие в том, что я осознал: нет никакой последовательности. По большей части всё лежит на плоскости. Всё сосуществует одновременно.

30 июля

Только что началась гроза. Я всегда рад этому всем сердцем. И сердце моё ликует, когда я слышу гром, будто со мной говорит мой Бог.

1 августа

Гениальные способности где-то и как-то конкурируют с болезнью – доказывает моя семья. Я сам, больной варикозом вен, косноязычностью и неизвестно какой нервной подавленностью. Моя сестра-эпилептичка, мой отец, страдающий  своего рода религиозным помешательством и манией греха.

В конце концов, гений – это всё же что-то вроде дегенеративности. Иначе почему гениальное семя гибнет сразу же после того, как обнаружит свой гений?

1 сентября

Меня поймут однажды: Гутман2, Вольфсон, Годдис3.

Никогда: Шульц4.

Никогда: Эрнст5, так как знакомы слишком давно.

4 сентября

С художником или музыкантом легче состоять в дружбе, чем с поэтом.

Кстати, возможно, ненависть между людьми есть гораздо более прочная связь, чем дружба.

10 сентября

Ничтожный дурачок Шульц (и другие тоже) педантично упрекает меня, что я слишком много пишу. Убогие души.

Хорошее не теряется в количестве.

Кроме того, кто знает, сколько я ещё проживу.

20 сентября

Облака: страшные чёрные глади, кажется, огромная чёрная земля покрывает небеса на юге. Справа, на запад тянется через всё небо широкая тёмно-красная полоса. Как грозди винограда, венчающие чело Бога – так нависли сверху несчётные красные длинные клочки.

Прямо в середине, как ужасающая туманная спираль – тонкое красное облако, медленно расплывающееся в глубокой синеве. Когда я вижу такое, от восторга я теряю почву под ногами.

25 сентября

Теперь я придаю цветам прямо-таки чрезмерное значение. Я вижу цветник с множеством  красных кустов, а над ним тёмно-синее прохладное небо осени и чувствую безмерное восхищение.

30 октября

Парадокс: интеллект есть глупость.

На моём надгробии должно быть указано только

KEITAI

Без имени, ничто. Κείται. Он уснул, он отдыхает.

5 ноября

Я получаю огромное удовольствие от самосозерцания. Я, сумасшедший, наблюдаю с наслаждением и удовлетворением симфонию припадка.

Божественный спектакль: напротив меня на прохладном ноябрьском лугу – идиот примерно 30 лет отроду. На нём длинное чёрное пальто и большая фетровая шляпа. Внезапно он делает несколько длинных прыжков. Он стоит, оглядывается и вытаскивает связку ключей, которая быстро скользит в его пальцах. Две маленькие девочки обступили его и, громко смеясь, пытаются толкнуть дурака. Он явно напуган. Потом он делает ещё несколько длинных прыжков, держа при этом голову опущенной. Потом он снова встаёт, оглядывается на детей и начинает смеяться. Смех безумца.

Вверху в окне стою я. Поэт, помешанный и дети – мы представляем собою дивный трилистник.

Бодлер. Верлен. Рембо. Китс. Шелли. Я знаю точно, что из немцев я один осмеливаюсь обращаться к призракам этих Богов, не задыхаясь от бледности и бессилия.

10 ноября

Вчера вечером читал. Публика забавно скандалила. Армин Вассерман читал моё «Предместье». Внезапный успех. Спокойствие и интерес публики.

14 ноября

Моё отношение к еврейству следующее: я a priori противостою ему на основании расового инстинкта. Я не могу быть за него. Но я познакомился со столькими отдельными милыми и привлекательными экземплярами семитской расы (Гутман, Баумгардт, Вольфсон), что я совершенно сознательно подвергаю свои суждения критике и буду смотреть без антипатии на тех семитов, с которыми мне в будущем доведётся познакомиться.

17 ноября

Сильный темперамент – как, несомненно, мой – и сильный характер не только не соседствуют, а диаметрально противостоят друг другу. Но мне кажется, что у меня слияние этих двух сторон психики налицо. Хотя темперамент всё же существеннее. Но в моём упрямом честолюбии, в силе воли к достижению цели, мой характер кажется адекватным темпераменту.

Несмотря на все приступы, перенесённые мною, я теперь намного счастливее, чем в предыдущие годы. Потому что я научился смотреть, не желая – просто созерцать.

Может быть, когда мне было 17, я верил в счастье, в нечто далёкое, иллюзорное, в какую-то химеру. Теперь мне 23, я научился учитывать обстоятельства, держаться на их слабости и глупости, из всего извлекать новую красоту. На самом деле, это не крона, а фундамент.

 

18 ноября

Моя продукция появляется теперь следующим образом. Утром я сажусь за свой письменный стол. Открываю своё скотско-сраное юридическое говно и продираюсь сквозь него некоторое время с опущенной головой, пока внезапно меня не одолевает жажда сочинять стихи. Моя способность вникать в юридическое дерьмо иссякает, мозг уже вновь переполнен поэтическими образами, я усаживаюсь и принимаюсь писать. Я всё время думаю: как было бы хорошо, если бы Бог отправил меня в какое-нибудь другое время.

Да, герр Фриц Шульце – стихотворство, на самом деле, не самая прозаическая вещь на свете,  как полагают ваши мозги. – Но я, по правде сказать, должен быть благодарен. Ну и пусть юридическое дерьмо остаётся в стороне, пусть я должен продраться через этот сраный экзамен – это, в конечном счёте не так уж важно. Важнее то, что я остаюсь верным себе. Я уже в любом случае найду свой путь.

22 ноября

Вторник. Стихотворение кажется мне хорошим, лишь пока я его не сочинил – более-менее. После этого оно меня не интересует.

Недавно читал: убогий музыкант Штраус объяснял, что однажды зимой уединился, чтобы в одиночестве погрузиться в красоты партитуры своей «Электры». Что за тупица! Смотреться, как в зеркало, в красоты собственного произведения, подобно обезьяне, в то время как жизнь так коротка.

30 ноября

Я наблюдаю за облаками: желтоватые белые рыбы, фазаны, мыши на синем фоне. А справа – чудесный фантом, как громадный полип с бесчисленными длинными тонкими  щупальцами.

Я только что в который раз перечитал «Смерть Леонардо да Винчи»6 и в который раз плакал.

1 декабря

Лучше всего мне работается днём во время меланхолических сумерек.

31 декабря

Иметь много Богов намного этичнее, чем одного. Намного этичнее персонифицировать Богов, чем смотреть, как над тобой колыхается огромное бледное Ничто. Почему греческое богослужение не только эстетично (что само собой разумеется), но и этично? Потому что страдальцы, например, несчастные влюблённые, на равных обращались с равными им Богами. Они приносили жертвы вместе, их страдания были им обоюдно близки, они становились человечнее и ближе. И это величайшее предназначение Богов – связывать людей друг с другом.

1 Первое выступление Гейма на вечере «Нового клуба».

2 Вильгельм Симон Гутман, литератор и журналист, хлопотавший о постановке пьес Гейма.

3 Якоб ван Годдис, поэт, товарищ и конкурент Гейма на литературном поприще.

4 Фриц Шульц, сослуживец Гейма в кадастровой конторе.

5 Эрнст Бальке, лучший друг поэта.

6 Имеется в виду финальная сцена из романа Д. С. Мережковского «Гибель Богов. Леонардо да Винчи».

Оригинал находится в общественном достоянии

Сopyright © Антон Чёрный, перевод.

Публикуется с разрешения переводчика

  • Автор: Георг Гейм
  • Заголовок: Из дневников 1910 года
  • Год: 1910
  • Переводчик: Антон Чёрный
  • Язык перевода: русский
  • Статус оригинала: public domain
  • Статус перевода: copyright
  • Публикуется с разрешения переводчика